3. "ЖЫДОЕДСТВО".

Еврейская проблема на Руси всерьез обрисовалась после реформы 1861 г. До того еврей был риторической фигурой, образом из серии "люди с песьими головами", "самоеды" и "амазонки", воспринимался в основном по евангельским переложениям для неграмотных. Но вот начался "капитализм", и с опытным в торговых делах евреем столкнулись по-настоящему. Тут, понимаете ли, речь зашла "об очень больших деньгах", зазвучали выстрелы, и, конечно, эти вооруженные разборки породили свою особую и неповторимую культуру. Странно, что ничего подобного не пишут сейчас о каких-нибудь мифических Чеченах (а почему?).

(Сборник "Третья стража (Tertia Vigilia)", 1898-1901)

Отрывки, которые мы приводим ниже, больше всего поражают своей наивностью. Но, на наш взгляд, упустить такое разнообразие было бы непростительно. Все-таки поэтическая маргинальность отличается от скоморошества только одним – серьезным настроением.

Уходил в небытие "век высокой литературы". Кончался великий балаган. Декорации, к счастью, начали растаскивать. Мужик понес с базара Белинского и Гоголя, научился читать и вспомнил об Абсолютном Денотате Патриотического Дискурса (термин К.Крылова), то есть о Жыде. Зазвучал утробный, низкий и клокочущий глас народа. Вообще, стало казаться, что вся идиотская "русская классика" существовала только ради того, чтобы послужить основой для жыдоедских упражнений. Баррикады антисемитизма строились с помощью обломков "Задушевного слова" и "Родной речи". Поэт по кличке С.К. (не путать с современным писателем-фантастом и директором школы Сергеем Красиковым, который ныне так подписывается на разных форумах) тоже написал поэму, и назвал ее – угадайте, как? – хе-хе, "Кому на Руси жить хорошо":

То знает целый свет.

Процесс маргинализации дискурса и общей шизоредукции языка шел весьма быстро. Стало ясно, что не за горами и Великая Черносотенная Революция. Горожанин, наконец, просёк, что творится за окном, наточил топор и смазал салом воскресные сапоги. Уже к началу мировой войны русская народная толща культурно была готова к тому, чтобы отвоевать источники капиталистического дохода как у вяло-тухлого романовского государства, так и у традиционных рыночных конкурентов. Будем честными, созданный пиитами образ Жыда очень-очень возвышал русского человека, создавая иллюзию, что противостоит он, русский, не недалекому греховоднику Фроиму Грачу или суетливому Абрашке Кукольнику, который успел перекупить акциз раньше Ваньки, а некоей ужасной и заоблачной фигуре, причем даже с хвостом и рогами. Тем временем языково-литературный Жыд совершенно потерял национальный облик (в сущности, шизоредукция вступила во вторую фазу, вышла на круг более высокого порядка, расширив круг своего главного понятия), и теперь какой-нибудь Г-в мог спокойно писать такое:

И все уже всё прекрасно понимали – что речь не о евреях, а просто о "мерзких паразитах", в число коих каждый заносил своих личных врагов. Однако у "черносотенной волны" не было своего философа, и построить минимально приемлемую политическую программу не удалось. Результат оказался печален: во-первых, настоящие евреи сильно испугались и в конечном счете поддержали большевиков, как спасителей от погромов (и, как обычно, просчитались), а, во-вторых, к моменту падения романовского государства народ был полностью дезориентирован. Он понимал, что надо идти бить Глобального Жыда, но все "вожди" показывали в разные стороны. Эталонный Жыд для Бития при ближайшем рассмотрении (в 1917 г.) обнаружен не был, и растерявшаяся нация в один прекрасный день в полных непонятках обнаружила у себя на шее Ленина со товарищи. Жалкие попытки провозгласить именно его Главным Жыдом успехом не увенчались. Потом ленинцы, отточившие свой специфический язык в газетных дискуссиях, дали возможность новому литературному ядру сложиться (под дулами чекистских револьверов, разумеется), но при этом они черпали многое у "черносотенной волны". Где-то к 1929 г. новая парадигма русской литературы и русского языка окончательно окостенела. А сам Жыд, как мифологическая фигура, оказался заперт в подвал на долгие годы. Ныне эксклюзивным держателем прав на него мы считаем Юдика Шермана, сумевшего вывести образ Жыда из унылого гетто серьезности. Все остальные попытки писать на эту тему отдают пошлостью и эпигонством.

1. Маргинализация дискурса – языковый процесс, связанный с постепенным переходом ядра литературы (и, шире, всего национального языка) под контроль носителей какого-либо "нелитературного" подъязыка (мата, жаргона и т.п.) или ранее вытесненных и табуизированных идеологий (атеизм, социализм, антисемитизм и др.). Объективно М.Д. выражает кризисное состояние литературы, смену ее социальных ориентаций, приход новых людей. Процесс М.Д. заканчивается формированием новых языковых канонов и террором по отношению к "новым маргиналам" (которые ранее могли быть "языковой аристократии").

2. Шизоредукция – попытка объяснить какие-либо явления простейшим и якобы "единственно верным" способом. Типичный пример Ш. – фрейдизм, сводящий все к Фаллосу (даже столь нелюбимый нами марксизм до уровня шизоредукции не деградировал, оставшись полноценной идеологией). Не менее типичным примером Ш. является вера во всякого рода "глобальные заговоры" (мы не отвергаем факта существования таких заговоров, но считаем, что этот факт вообще ничего не объясняет), проявления которых пытаются найти во всем происходящем. Конечный итог шизоредукции состоит в попытках найти (или произвести самому) какое-нибудь слово или текст, которые объясняли бы все вокруг. Этот текст должен быть максимально краток, в идеале, состоять из одного слова (и слово это, как правило, оказывается неприличным). Ш. – одна из причин маргинализации дискурса, она, как правило, выражает настроения типичного обывателя и приводит к тому, что ядро литературы, не смогшее переварить продукты Ш., стремительно разлагается. Основное проявление Ш. – обеднение языка, расширение присутствия в нем "обсценной лексики", упрощение и "выпрямление" сюжетов. Литература в результате инфильтрации Ш. становится идеологизированной, недоступной читателю, не пораженному сходной формой шизофрении. Нынешняя русская литература переживает процесс освобождения сразу от нескольких застарелых форм Ш., потому она и кажется столь бессмысленной.