Конец ХХ века ознаменовался явлением, которое, наверное, заметили все, но при этом предпочли промолчать. На фоне шума и гама ежедневных политических и культурных псевдосенсаций наконец-то завершился почти вековой физиологический процесс - издохла наша классическая литература. Та самая - великая, могучая, справедливая. Гикнулась и разложилась. Как старый ишак, забытый в полуразрушенном хлеву разорившегося горского колхоза.
        Это, впрочем, был закономерный результат того, что происходило с российской культурой в течение всего прошлого столетия. Уже в советское время отечественная «классика» была «пшиком», никому не нужной и криво сидящей маской на заспанной роже «хомо советикуса». Какое, скажите мне, дело среднестатистическому советскому школьнику до проблем «отцов и детей» или «моральных исканий» Раскольникова. Все это уже настолько устарело, настолько было в прошлом (после всех-то веселых приключений ХХ века), что не вызвало даже смеха.
        Наша классическая литература была полностью протухшим покойником, не осознавшим своей смерти и продолжавшим бормотать какие-то благоглупости. Однако ему нас всех заставляли поклоняться.
        Даже язык писателей 19-го века не воспринимался массовым читателем 20-го. «Так не пишут и не говорят» -- единодушное мнение моих одноклассничков, которые представляли собой именно среднестатистическую советскую толпу. Мои школьные товарищи считали, что их насилуют "Войной и миром", "Соловьиным садом" и прочими "преступлениями и наказаниями" русской литературы. Это были какие-то «античные древности», смысл которых доходил до школьников Советского Союза не лучше, чем если бы они были написаны на древнекарфагенском.
        Однако наши «творцы общественного идеала» упорно не понимали, что происходит. Помню, как то ли в конце 70-х, то ли в начале 80-х «Неделя» (кажется) объявила конкурс на лучший перевод «Слова о полку Игореве». Так вот один возмущенный гражданин в «адрес редакции» прислал горестные строки о том, что нужно читать «великое произведение» в подлиннике и «неужели потомкам нашим Пушкина придется переводить!» (И это при том, что еще в начале ХХ века А.М. Ремизов писал: «Школьный долбеж «Слова о полку Игореве». Это была не скука, а набивная скучища. Учителя говорили: замечательно, а не один не знал древне-русского, да и кто знает. Темные русские закорючки, пронизанные церковно-славянским «рокотаху», да тут, при всем моем издетства любопытстве ко всему словесно-необычному, потеряешь всякую охоту»).
        Не знаю, как насчет переводить Пушкина (возможно, со временем и придется), но то, что Александр Сергеевич вызвал только раздражение у советских школьников - это точный и определенный факт. Судьба Татьяны школьников не занимала. Судьба Онегина («этого пидараса», как выражался один мой школьный приятель) - тем более.
        Много ли в памяти большинства осталось от классической литературы? Обрывки из байки про деда Мазая, отдаленные воспоминания о Герасиме, который в «Анне Каренине» Му-му под паровоз кинул, да фраза «Рахметов - особенный человек». (Последняя гадость почему-то особенно хорошо застревает у всех в памяти). А дальше?
        Дальше - пустота.
        Советским школьникам годами вбивали уважение к «храму» русской литературы, но вполне безуспешно. Вместо «храма» мы видели только свалку бессмысленного дерьма, которым нам зачем-то пытаются забить мозги.

        * * *

        Наша литература, как впрочем и вся русская культура времен Империи, выросла из травмы «раскола» и петровских реформ. «Раскольники» заставили усомниться русских в Евангелии, в основополагающей книге любой христианской культуры, а Петр вообще попытался отучить русских от богословия и религиозных размышлений. Внутри коллективного подсознательного целого народа зазияла огромная дыра, которую просто нечем было заполнить. Глубинно обезрелигиозевший русский народ словно пытался вспомнить - «Ведь была такая книга, в которой все разъяснено, книга книг, и куда-то исчезла». И пытался сочинять эрзацы, которыми в сущности стала почти вся наша классическая литература.
        Это какой-то парадокс сложно наведенной духовной глухоты - Евангелие существует, но русские его не воспринимают, пытаясь сочинить свое собственное. (Аналогом этого побуждения был «хлыстовский соблазн» - Христос есть, но хлыстовские «корабельщики» пытаются стать новыми «Христами»). Все эти книжки про «лишних» и «особенных» людей были только хлыстовским бредом, набором отходов, возникших в результате беспомощной попытки написать новое Евангелие, новый сакральный текст. Новой «Благой вести» не получалось, а выходило какое-то тоскливое кощунство, растянувшееся на целые десятилетия.
        Поэтому здание русской литературы никогда не было «храмом». (Да и не могло им быть. Как не может стать «религией» ни одна литература в мире, а может оказаться только ее ублюдочным «симулякром»). Но до 1917 г. жить в этом литературном доме все же было можно. Пусть из щелей поддувало, а печка иногда чадила смрадным дымом, оставлявшим на потолке пятна нагара в виде уродливых рож Рахметова и Павла Власова, в остальном дом был не хуже, чем у соседей.
        То же, что произошло с нашей культурой после революции, можно представить в виде одного образа: после сокрушительного урагана русский дом развалился, взрослые погибли под его обломками и осталась лишь яма в земле, где мародеры-соседи заставили жить русских детей, лицемерно уверяя, что это то и есть самое замечательное и идеальное жилье, «вековая мечта всех народов».
        Возникшая в яме советская литература была одним бесконечным ужасом, пережевыванием умственной блевотины и вдыханием «аромата» падали.
        Характерно, что в советские годы значительную роль в литературе стали играть представители наций, у которых никакого «литдома» отродясь не было. Так называемые русскоязычные, у которых всегда была только яма посреди степи, "дiра в земле".
        В данном случае я говорю не о евреях, а имею в виду всевозможных тындыков и урюков, писавших тем не менее на русском. Всех этих Рытхэу и Айтматовых. Они приперлись со своим азиатским восприятием реальности, с готовностью вслушиваться в стихийное бормотание бессознательного и с желанием уплюхаться в грязную лужу, образовавшуюся в яме вследствие бесконечных политических ливней ХХ века.
        Собственно говоря, вся наша советская литература была этаким «голошением из дiры». Чисто советское удовольствие -- сидеть в навозной яме и нестройными пьяными голосами вопить песни. Причем пьяный хор то и дело забывает слова и сбивается на нечленораздельное : «И-ги-ги, ля-ля-ля».
        У тех же писателей, которые пытались остаться русскими, ничего не получалось, потому что не удавалось больше подключаться к русским архетипам. «Старый» русский народ совершил коллективное самоубийство в 17-21-ом гг., а новый -- еще не сформировался. И «русские советские писатели» в самом лучшем случае улавливали только тени западных архетипов или слышали завывание восточных монстров.
        Многие поддались на обаяние этих драконоголовых сирен, больше всего напоминающих ужасные тибетские маски докшитов. "Я хочу свое имя на номер, на кличку сменять". Оруэлл называл этот процесс "стиранием личности". Это было стихийное стремление к смерти, к небытию, к растворению. (Таковым стремление проникнут весь социализм. Читайте классическое исследование Игоря Ростиславовича Шафаревича).
        И наши писатели этот процесс одобряли. Одним из проявлений подобного тяготения к небытию была поэтизация всевозможных взбрыков и архетипических жестов. Человек не делал разумного выбора и даже не плыл по течению жизни, а подчинялся результатам неконтролируемого алхимического процесса, происходящего в его подсознании.
        Хачу - мачу, хочу - мочу...
        И мочили. Дескать, коммунизм принес счастье и свет всему роду человеческому. Хотя коммунизм принес только бесконечный мрак азиатского «зиндана», в котором даже не разберешь лица соседа.
        Азия -- это то, что надо было бы преодолеть. Но вместо этого конкретная политическая ситуация заставила нас противостоять Европе и пропагандировать Азию.
        Советское бессознательное было мрачным двойственным гибридом, находившимся «в полном соответствии с законами диалектики» в борьбе с самим собой. В конце 80-х оно «взяло шашку, взяло остру и зарезало себя».
        Короче, "веселый разговор"...

        * * *

        Для всех школьников чисто «советских времен» (то есть родившихся после Всеобщего Облома и выросших в СССР) русская дореволюционная культура была абсолютно чуждой и непроницаемой. Для школьников современных столь же чужой и дикой должна была бы стать и культура советская.
        Однако среди апокалипсических развалин и покосившихся декораций современной «РыФы» учеников средних школ продолжают пичкать «великой и свободолюбивой русской литературой». В картине за 18-19 вв. мало, что изменилось, но вроде бы по-иному представлен век Двадцатый. И, как можно увидеть, к большинству новых «классиков» ХХ века вполне приложима старая добрая формула - «ты носишь имя, будто жив, но ты - мертв». Перед нами очередной паноптикум, собрание чучел из «разных Кунштов Камеры».
        Обратимся к наиболее полному и «репрезентативному» собранию статей об отечественных литераторах прошлого века, которое я нашел во всем известной детской «анциклопудии» издательства «Аванта+». (Опять же - все тома этой энциклопедии рекомендуются нашим российским Минобром в качестве «вспомогательного учебного пособия»).
        Вот, смотрите - этих людей числят среди классиков «русской литературы ХХ столетия» современные филологи.
        Первая половина века: Инокентий Анненский, Василий Розанов, Константин Бальмонт, Максим Горький, Иван Бунин, Леонид Андреев, Иван Шмелёв, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Михаил Осоргин, Александр Блок, Александр Грин, Корней Чуковский, Евгений Замятин, Велимир Хлебников, Николай Гумилев, Владислав Ходасевич, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Михаил Булгаков, Марина Цветаева, Владимир Маяковский, Исаак Бабель, Сергей Есенин, Евгений Шварц, Илья Ильф, Евгений Петров, Андрей Платонов, Владимир Набоков, Михаил Шолохов.
        Вроде бы все хорошо. От фамилий аж рябит в глазах. (Плюс к тому - в энциклопедии есть еще обзорные статьи «Серапионовы братья» и «Обэриуты»).
        Но!
        Большинство упомянутых почему-то заставляет вспомнить определение из одной песенки Галича -- «окосевший шарманщик, осколок империи». Кто-то счастливо помер еще до «Великого Кряка», кто-то уехал за границу и «советским» уж не при каких условиях называться не может, а кто-то просто догнивал в большевицкой тьме, которую сам же и накликал.
        Относительное бессмертие несомненно заслужил только Корней Чуковский, чьим «Мойдодыром» будут пичкать российских детей еще многие десятилетия.
        Книги Шмелёва давно перешли в разряд «продающееся на православных лотках». Это, конечно, тоже гарантия. Если не бессмертия, то уж относительного долголетия по крайней мере среди 10 % российских читателей. И благо ему будет.
        Творчество же большинства «пиитов» серебряного века» пригодно только для того, чтобы писать на него пародии. Вроде таких (Питер Брайль и Элиезер Дацевич):

Дымкой вечерней покрылся Кавказ.
В замке очухался злой водолаз.
Взглядом нетвердым обвел все кругом:
«Экий вчера учинил я разгром...»...
С полки спустил переполненный жбан,
Медленно выпил рассола стакан.
Ласты свои под камином нашел,
И на ночную работу пошел!

         (И еще не могу не вспомнить лапидарный ответ сынка одного моего друга на вопрос о том, какие стихотворения он изучает в школе - «Отстойные!» ).
        С прозаиками не лучше.
        Горький «был и остается» занудой, чьи сочинения пригодны только для бесконечных издевательств, вроде таких: «А своё ли тело прячет в скалах пингвин?». «Айзек Бейбл» может быть воспринят только как писатель-этнограф и русофоб, создатель этакого «специфического продукта потребления» для московско-еврейской культурной прослойки. Платонов писал таким чумным языком, что интересоваться его книгами могут только любители языковых шарад да историки, изучающие массовые помешательства русского народа в 20-40-е гг.
        Что же касается Шолохова, то после обстоятельных исследований Медевдовой-Томашевской, З. Бар-Селлы и семейства Макаровых статью «Шолохов» в энциклопедии «Шолохов» можно было бы смело разбить на две части - «Крюков» и «Громославский». То, что не было украдено у Федора Дмитриевича, было сочинено Петром Яковлевичем, зятем Михаила Александровича. И, как верно отметил Солженицын: «Громославский еще жив был в 50-е годы, тогда-то и появилась 2-я книга «Поднятой целины», а после смерти Громославского за 20 лет Шолохов не выдал уже ни строчки».
        Поэтому смешно наблюдать, как в нашей «патреотической» среде, кучкующейся вокруг «Завтры», идет упорная борьба за сохранение «светлого имиджа» «великого Шолохова». Как вопил А. Проханов по поводу найденных якобы рукописей «Тихого Дона»: «Найден черновик «Тихого Дона», драгоценная кипа, где рукою Шолохова, с тысячами помарок и зачеркиваний, вставок и изъятий, создана рукопись самого мощного и самого русского в ХХ веке романа. Событие не меньше, как если бы отыскался подлинник «Слова о полку Игореве».
        Зачем вся эта околокоммунистическая шобла вцепилась в «Тихий Дон», в общем-то, понятно - это единственный советский роман в литературе ХХ века, который сейчас можно читать без постоянных позывов к рвоте. (Хотя кое-где, конечно, и подташнивает). Победи точка зрения Макаровых или З. Бар-Селлы, что Шолохов украл, причем большую и лучшую часть романа у писателя-белогвардейца, от всей «литературы народов СССР» останется одна «черная дыра». Станет видно всем и каждому, что все сколько-нибудь нормальное писалось в пику «советизму», а вся «советская литература» - это, действительно, только хоровое пение, раздававшееся из навозной ямы.
        Что же пока еще будут читать из отмеченной дипломированными филологами классики ХХ в.?
        Будут читать «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Потому что это -- смешно. И смешно по сей день, несмотря на полную смену «исторических реалий». Авторы-гаеры, глумившиеся над всем, что только они видели в Советской России, написали два самых лучших романа в ее истории. И их помнят все. Эти книги, даже разобранные на цитаты, остаются классикой. Тем, что не заставляли читать, а все и так читали.
        Пока еще «жив» Есенин. Среди старшего поколения мне попадались отдельные «экземпляры», которые могли цитировать его десятками страниц, но и молодежь всегда реагировала на «кулацкого поэта» положительно. Помню, как в году 81-82-ом некая рок-группа («Альфа», кажется) положила на музыку есенинское «Я - московский озорной гуляка...» После чего в негласном хит-параде деревенских клуб и дискотек рабочих поселков песня занимала первое место месяца три, не меньше.
        И, конечно, надолго останется Михаил Афанасьич Булгаков, благодаря своей страшилке про Мастера, Воланда и Маргариту. Ей еще много лет будут зачитываться подростки-сатанисты и девочки, сопливо мечтающие о «Великай Любыви».
        С первой половиной века все ясно.
        Столь же «вяликолепное» положение с писателями и «пиитами» второй половины века. Отдельных статей удостоились А.Т. Твардовский, А.И. Солженицын, Ю.В. Трифонов, «брудеры» Стругацкие, В.В. Ерофеев, И.А. Бродский, С.Д. Довлатов.
        Все остальные заслужили, в лучшем случае, упоминание в «обзорной статье».
         Кто такой Трифонов, даже я вспомнил с трудом. Книги его производили впечатление «отстоя» даже в благословенные семидесятые, когда любой намек на «толстые обстоятельства» 30-х гг. вызывал всеобщий писк и шубуршание в интеллигентском болоте.
        В принципе неплохой «пиит» Трифоныч Твардовский сейчас будет непонятен молодежи даже больше, чем Михайла Ломоносов и Гаврила Державин. Сгубила автора «Тёркина» и «Страны Муравии» жесткая привязка к советским реалиям, стремление «быть созвучным своему веку».
        Довлатов - просто коллекционер еврейских анекдотов о советской «образованщине», смысл которых год от года теряется все больше и больше.
        У «великого и ужасного» дяди Оси Бродского мне лично даже кое-что нравится, но он уж слишком непонятен пресловутым «широким массам». Странная фигура, как странен любой еврей в русской поэзии - «местечковый скрыпач, играющий на балалайке».
        Разве что Веню и Солжа школьники еще прочтут -- у первого слово "пидор" написано, а второй про зеков байки травит. Круто! Возможно, кто-нибудь прочтет Стругацких, перепутав в книжном магазине переиздание их повестей с новым сборником какого-нибудь Лукьяненки или Головачева.
        И - «усё»!
        При этом я думаю, что нарисовал еще слишком оптимистическую картину. Дальше будут хуже. (Или веселее). Скоро имена Пушкина или Лермонтова будут говорить массовому читателю столько же, сколько сейчас имена Кирилла Туровского и Пахомия Логофета. Насколько могу судить, новое поколение «россиян» читает разве что надписи на деньгах. И как сказал бы бессмертный герой бессмертной поэмы «Москва - Петушки»: «Максим Горький о них песен не споет».
        Но убежден в одном -- современная школьная политика в области литературы -- это все продолжающееся духовное насилие. Что изучать в школе -- выбирают г-да литературоведы, из которых одна половина -- "строгие критики из ГПУ", а другие -- экзальтированные интеллигенты, нажившие цирроз печени на борьбе с "совой". И в результате всех пертурбаций конца ХХ века мы имеем в одной школьной программе Шолохова и Веню Ерофеева, Фадеева и Солженицына.
        Тогда как существует достаточно простой критерий, согласно которому можно определить - является ли сочинение «классикой» для современности или нет. Это желание (или, напротив, нежелание) граждан читать комментарии к такого рода к книгам. И самые элементарные наблюдения свидетельствуют - увы, русская литература 19 в. «живой классикой» не является. Тогда как с «антисоветской» литературой дело обстоит по-иному. Четырехсотстраничный комментарий к «поэме» Венедикта Ерофеева, составленный Э. Власовым, достаточно хорошо разошелся. Разобрал народ и комментированное переиздание книг Ильфа и Петрова. Думаю, что выйди хорошо, с иронией, издёвкой и знанием дела, откомментированный том Высоцкого или Галича - и их бы весьма быстро раскупили.
        Вывод-то напрашивается сам собой -- хоть какой-то интерес проявлялся (и проявляется) к писателям и поэтам, демонстрировавшим, в той или иной степени, неприязнь к коммунистическому режиму, старавшимися, кто - завуалировано, а кто - прямо в лоб - показать свою антисоветскость. Под гнилым льдом советского болота шло странное бурление, сопровождавшее рождение «новой русской цивилизации». И отдельные выбросы того, что бурлило, вырывавшиеся на воздух и растекавшиеся по льду, породили удивительный феномен - антисоветских писателей времен «раннего, классического и развитого социализма». Это были неудачные, абортированные предтечи будущей литературы будущей России. И поэтому они вызывали такой интерес.
         Потеря интереса к классической литературе -- хороший показатель процессов, идущий в современном русском сознании. В свое время Д. Е. Галковский написал, что нынешняя РФ также отличается от России дореволюционной, как современная Турция -- от Византийской империи. Я бы сказал по другому -- Россия наших дней отличается от «ЭРЭСЭФЭСЭРы" также, как Московская Русь отличалось от Руси послепетровской.
        Причем в истории произошел поразительный выверт: если на Руси 18 в. элита, образованное сословие стали главными противниками прежней культуры и проводниками культуры новой западной, то народ фактически до 1917 г. жил по своему мироощущению в 17 в. Теперь же все наоборот -- наша элита, эстаблишмент и особенно "творцы общественного идеала" -- интеллихенты застряли в советской эпохе, а массовый постсоветский человек, пресловутый народ потребляет совершенно новую литературу.
        И вышла эта литературу из «неклассической советской книжности», из всяких детективов и научно-фантастических повестей, а также из «антисоветских» сочинений. Они, подавляемые и истребляемые в советскую эпоху, станут предтечами литературы будущего.

        * * *

        Новая литература в Россия еще не окрепла, не заговорила «во весь голос».
        Ничего, заговорит.
        Если успеет. Потому что пока осколки российского и советского литературного прошлого упорно тянут нас назад, в то болото, откуда мы сотни лет пытались вылезти.
        Вся суть современной культурной ситуации заключается не в том, что Ваня Дылдин одолел Льва Толстого. (Ваня всегда это делал и всегда будет делать). Хулиганство всегда было (и будет) занимательнее культуртрегерства и пропаганды вегетарианства. Это даже не плохо. «Хулиган» Есенин всегда был ближе русском человеку, нежели «партийный горлопан» Маяковский. (Ох, как Владимира Владимировича ненавидели советские школьнички. До блевоты и отвращения. И с каким восторгом читали мы отрывки из Ю. Карабчиевского, развенчивавшего ненавистного автора «Хорошо» и «Прозаседавшихся»).
        Но в наше время «хулиганами» вынужденно прикидываются те, кто мог подражать только Льву Толстому, «прото-ВПЗРы». И получается это у них плохо. Их хулиганство неорганично, выходит из головы (как Афина у Зевса) и просто копирует западные образцы. Они ведь хотели стать, если уж не Львами Толстыми, то уж, по крайней мере, Фадеевыми и Фурмановыми, но все обломали изменившиеся «экономические обстоятельства». Отсюда злоба и стремление к организации «гадючьих гнезд», чьи обитатели загрызают насмерть чужаков, чтобы не пропустить их к печатному станку. Всевозможные Липскеровы и Пелевины как раз и являются такими оборотнями, порождениями литературы советской, неожиданно опрокинутой в «новые времена». Они искусственно воспроизводят схемы отношения бывших «антисовестких» классиков к реальности, надеясь на их успех.
        Такой литературой и такими авторами упиваются два наиболее архаичных слоя нашего общества - медиакратия и интеллигенция. Эти порождения советской эпохи, которые стоило бы не то, что истребить, но хотя бы создать условия, мешающие им воспроизводиться. В свое время они появились в старой России, как ядовитый зародыш будущего советского общества, сожравшего русское государство. В современной России они играют роль неподъемного хитинового панциря, мешающего двигаться новой культуре. Грозящего ее просто удушить своей окаменевшей тяжестью.
        Всевозможный рассейский «концептуализм» и «постмодернизм» тоже является порождением советской эпохи и весь основан на приемах, формах, противостоянии (более эстетическом, чем идейном) с советской эпохой. Поэтому ему место на том же кладбище, где почивает скончавшийся в весьма преклонном возрасте «Союз Нерушимый».
        Даже изощренная матерщина «Священного Ахредуптуса», даже всeвозможное «бля-мля» поэзии, публикующейся в Интернете, оказывается более многообещающим явлением, чем любые экзерсисы любых последователей Бродского. В первом случае автор улавливают живые эманации реального подсознательного современного народа, говорят на «внятном ему языке», во втором - занимаются прикладной филологией, не нужной даже профессорам-славистам.
        Но все же я не разделяю и идей тех критиков, которые упорно доказывают, что вся новая литература будет только из «бля-мля» и состоять. Напротив, я считаю, что победит стандарт, массовое потребление и изготовление текстов по готовым формам (что, впрочем, не будет отнимать у них пресловутой художественности. В самые ближайшие годы произойдет этот переворот, о котором большинство и не посожалеет. Так сказать, естественный результат «антропологический эволюции». Сейчас же никто не орет, что лучше ездить на колясках, изготовленных умельцами-краснодеревщиками из Гаммельна, чем на «Мерседесе» последней модели. Вот и с литературой будет также - она «утянется» в узкие границы продуктов массового производства», перестав быть «нашим всо».
        Потому что идет формирование нового народа. Покоренные Азией европейцы вспомнили, что они - «другие», но выразить этого еще не могут. Новая культура кажется примитивной и напоминает варварство, но это-то и свидетельствует о постепенном выздоровлении нашего народа. И ныть по поводу вымирания старых русских (ибо они уже вымерли), а уж тем более старых советских (которые представляли собой удачный эксперимент по выведению «абсолютных раздолбаев»), по меньшей мере, смешно.
        Новая культура диковата, ужасна и эклектична, в ней персонажи «мыльных опер» соседствуют со святой Матроной, но это вполне живая культура. Некоторые черты ее заметны даже очень хорошо - легкая ирония, религиозность с уклоном в обрядоверие, уважение к личному успеху, стремление к благоустройству реальности, недоверие к властям и одновременно признание их как неизбежности и неизживаемости.
        Что же это такое? «Штунда!» -- воскликнул бы Вас. Вас. Розанов и был бы прав. Ничего не поделаешь -- и до нас докатилась волна Реформации, только теперь она выступает не в роли антирелигиозного бунта, а в виде антикультурного движения.
        Вместо лозунга "Дешевая церковь" -- лозунг "Понятная культура".
        Это вполне естественная реакция на долгие годы советского культуртрегерского террора.
        Выход?
        Хорошо было бы просто истребить всю нашу культур-элиту, всех этих абортированных Львов Толстых и Максимов Горьких. Но это практически невозможно в ближайшем обозримом будущем. Они вросли в занимаемые экологические ниши и, самое главное, установив тесные контакты с подобной западной публикой, получили эпизодическую роль в глобальном театре тотальных зрелищ.
        Наиболее безболезненным было бы создание культуры двух уровней, что-то вроде светского варианта Высокой и Низкой англиканской Церкви. (Это, разумеется, очень приблизительная аналогия). При этом, в точном соответствии с русской любовью к бессмысленным парадоксам, «Высокой культурой» будет считаться размазывание подсознательного дерьма на десятки и сотни страниц, а Низкой - тщательно разработанные и профессионально оформленные конструкции, понятные миллионам граждан. Ничего не поделаешь - перверс-выверт современного сознания: плохое кустарничество всегда ставилось и ставится выше хорошего массового производства.
        Но, боюсь, в нашей стране, как и обычно, такими полумерами дело не окончится.
        И будет либо Контрреформация, в ходе которой туземцев будут бить по голове Брокгаузом и Эфроном и загонять в ликбезы, либо окончательное реформационное торжество по типу Североамериканских Соединенных Штатов. Когда в университете можно не учить историю своей страны, зато изучать искусство народов мау-мау и слыть высокообразованным человеком.
        И повторение советского «культуртрегерства», и торжество западной «мультикультурности» будет одинаково вредным для нашего народа. В первом случае русская культура в очередной раз превратится в посмешище для иностранцев и в объект ненависти для большинства населения внутри страны. В последнем же случае на русской культуре можно будет ставить жирный и окончательный крест. А самим садиться учить «пиджин-инглиш», будущий язык Великого Всемирного Государства, Афро-американского Каганата.
        Мы сильны, только когда оригинальны, смешны и самоироничны. Поэтому и азиатскую яму в нашем сознании нужно не засыпать, а утилизировать.
        Что есть, то есть.
        "Мы русские, с нами -- бог" и не наша вина, что этот бог -- Цтулху.
        Но все же русским литераторам давно пора перестать воспринимать яму в качестве комфортабельного жилья, а перейти к возведению над ней стен нормального литературного дома. Чтобы в ближайшее десятилетия испытывать хотя бы те небольшие радости, что описаны еще в 60-е годы Эммой Мошковской:

В нашей квартире
лежит
снег.
В нашей квартире
окон
нет.
Она пока
без потолка.
Но видны
четыре стены!
И мне очень нравится в нашей квартире!
Она, по-моему,
лучшая в мире!

        P.S. Если сбудутся мои самые утопические «упованiя», то в будущем из всей «классической» культуры уцелеет только «гы-гы», только то, что смешно и может быть высмеяно. Мы не претендуем на полноту знания, но в ближайших номерах предоставим пророческий проект - компендиум того, что, с точки зрения «РУ» останется от нашей отечественной поэзии, антологию «Русская поэзия. 250 лет - от Михайлы Ломоносова до Шиша Брянского».